Три Родины
Хозяин дома – муж, отец –
Родился в Украине…
А в Беларуси – сердцу свет:
Дочушка , и два сына…
Из Брянска я… Ах, как как цвели
Сады, и пели соловьи,
Когда на тройке русской
Меня – невестой увезли,
Я стала – белоруской.
Три Родины во мне живут,
Да ка же им нежить?
Моя любовь и там, и тут –
Её не разделить.
Как? Своё сердце разорвать?
Россия – детство там, и мать,
Светлей любви не знаю…
На Украине – мужа мать –
Она мне – мать вторая.
А белорусская земля
По крови – Родина моя,
Судьбы моей – соцветье,
Ведь здесь – родились дети,
И внуки…. Здесь любовь моя.
Здесь испытанье дал мне Бог,
И жизни здесь моей итог…
И свой последний в жизни вдох
Я здесь готовлюсь встретить.
Тамара Ивановна Краснова-Гусаченко — поэт, прозаик, публицист, детский писатель. Член Союзов писателей Беларуси, России и Союзного государства, член Правления СП Беларуси и Союзного государства.
С 2005 председатель Витебского областного отделения Союза писателей Беларуси.
Лауреат Первой Национальной литературной премии Республики Беларусь в номинации «Поэзия», ряда многочисленных престижных международных, республиканских и региональных литературных премий, в числе которых им. Симеона Полоцкого, им. Ф.И. Тютчева, «Золотая медаль им. Ф. Тютчева» и почетный знак «Ф.Тютчевъ», «Прохоровское поле» и др.
Автор 24 книг. Публиковалась в коллективных сборниках: «Современная русская зарубежная литература», «Лучшие поэты XX века», «Созвучье слов живых», «Я вижу сны на русском языке» и др. Удостоена государственных наград Республики Беларусь: медали Франциска Скорины – 2007 г., и совсем недавно – в конце 2018 года – высшей государственной награды – ордена Франциска Скорины.
Автор гимна города Витебска. Человек года Витебщины – 2012. Почетный член Союза писателей Беларуси.
Земля моя, любовь и боль без края…
(Подборка стихотворений)
У боли за Отчизну нет конца
У боли за Отчизну нет конца,
Она и жизнь моя, и приговор,
Её я получила от отца,
И мой с ним
не закончен разговор.
Земля напьется талою водой,
Трава дождями жажду утолит,
Зерном нальётся колос золотой,
И лишь моя душа
не отболит.
Горит сирень…
Всю ночь, до зорьки, падал снег,
земля и лес – фатой укрылись,
и – наяву, или во сне
я в детстве милом очутилась,
где снова – синяя сирень
мою деревню накрывала
волною буйной в майский день –
она горела, цветом бушевала,
плыла в пылающем огне
рассветных сполохов, закатом –
звала, и улыбалась мне,
как будто, в чем- то виновата…
Вся жизнь промчалась предо мной,
и всё смешалось: быль и небыль,
рябины куст горел свечой
на фоне золота и неба,
пахнуло скошенной травой,
и снова – снег…. Такое чудо!
Пришёл, как первая любовь,
не спрашивай, зачем, откуда?
Уйдет сквозь пальцы, как вода,
не одолев проблемных буден,
опять – не спрашивай – куда,
ответа все равно не будет…
Но есть любовь, что не уйдёт,
та, что горит и греет сердце –
к родной земле, к семье – растёт
она, как та сирень – из детства.
Уходят быстро наши дни,
но сожалеть о них – не надо:
есть дети, внуки – вот они
за всё за всё для нас – награда.
И пусть простится нам вина,
конечно, все мы виноваты…
Горит сирень… Вина сильна
пред матерью, отцом и братом –
что не был рядом в смертный час,
что на земле ты жил – с обидой,
что не умел прощать подчас,
что счастья своего – не видел…
А счастье – рядом, красота –
глянь за окно – земля родная
Под снегопадом так чиста,
и снегу – нет конца и края…
Моя награда
Вот я получила награду.
Награда моя высока:
пьянее цветущего сада
и выше, чем облака!
Меня наградили любовью,
любовью награждена…
Теперь вот со жгучей болью
живу… Там, моя страна –
родимая, кровно, до боли,
нет в мире богаче – бедна…
Пытается встать из столетий
разрухи, грехов и войны
а как хороша на рассвете,
когда ещё тени бледны,
и раны её не видны,
а дети её видят сны…
Так вот и живу – лишь любовью:
бросаюсь – то землю пахать,
то дом для бездомного строить,
то плакать, то песню писать…
Дурачок
В нашей деревне юродивый жил,
— Й-ох! – с придыханием он говорил,
С торбой своей по посёлку ходил,
Всё что-то прятал, да хлеба просил…
В жизни он больше не мог ничего,
Так и прозвали все Ёхом его.
Дети бежали за Ёхом гурьбой,
Хлеба никто не жалел ему дать,
Часто терял он дорогу домой,
И, отыскав его, плакала мать:
«Любый мой, жалкий, сыночек родной!»
И уводила беднягу домой.
Тихая, кроткая Марья была,
Кланяясь всем, незаметно жила.
Но заблудился Ёх под Рождество.
Как ни искали его, не нашли.
Сердце у матери разорвалось,
Люди чужие её погребли.
А растопило сугробы весной –
Все увидали: помилуй же Бог!
С торбой своею сидел под сосной,
Видно, замерзший нечаянно Ёх.
Тут – спохватились: а как его звать?!
Имя какое – на крест написать?
Так и поставили в жёлтый песок
Крестик с дощечкой: «Любимый сынок».
Монолог трамвая
Я – трамвай, нагруженный,
вечный, скромный труженик.
Без фантазий, без идей –
должен я возить людей:
днем и ночью торопиться,
а мечта – остановиться,
у березки посидеть,
или – взять, да полететь…
Я порезан и оплеван,
раздираем изнутри,
и навек судьбой прикован
к рельсам…Что ни говори,
как ни вой, и как ни бейся,
с них, железных, не сойти,
только рельсы, рельсы, рельсы…
Мне всю жизнь по ним идти.
Но зато и в дождь, и в слякоть
не увязну никогда,
и колёса ровно катят
по маршруту, и всегда
рельсы – верною судьбою
на моем лежат пути,
я привык к ним и не скрою:
мне удобно так идти.
Ну, и что ж, что не вкушу я
хмеля вкуса, полета сласть,
но, зато, ведь не рискую,
позвонки сломав, упасть…
Пусть струной под сердцем тонкой
лебединый месяц май
льётся, бьётся песней звонкой,
но я, всё равно – трамвай.
***
Душа – гениальная форма спасенья,
А тело – живейшая форма любви.
Когда родились мы в том давнем апреле,
Где первые травы так звонко росли,
Мы знали, мы знали: нещадно сжигает
Горячая тайна, и нет ей границ,
Но мы никуда не могли, не бежали,
Куда? Бесполезно… Ни глаз, и ни лиц
Мы не различали, ни красок, ни звуков,
И только летели сквозь звёздную высь…
Бессмертием намертво сжатые руки
Вдруг крыльями стали… И мы – унеслись
Туда, где за робкой капелью весенней
Путь вербы пыльцой золотой устилали –
На Пасху! Там Божие чудо Спасенья
Две горьких души у заутрени ждали.
Не придавайте пустоте – значенья
Я вас прошу: в угаре увлеченья
страх отметая, ложь и суету,
не придавать пустым делам значенья,
не тратить сил души на пустоту.
Живущему – однажды суждено
вдруг испытать в отчаянии глубоком,
что в смерти, и страдании – одно
дано нам: быть одним и одиноким.
У каждой жизни эти даты есть,
достойные навек застыть в граните:
одна – рожденье, а другая – смерть,
а между ними, радуясь, живите!
День каждый – словно с чистого листа,
не сдерживая слёз и восхищенья,
а чтобы вас не съела пустота,
не придавайте пустоте – значенья.
***
Господи! Какое чудо –
этот мир, и эта жизнь,
вот стихи мои откуда –
оглянись, к земле склонись:
В каждой маленькой травинке
тайна вечности живёт,
лучик света на пылинке
вечный танец свой ведёт.
Прокололо солнце тучу,
как прожекторами… Лес
тёмный, влажный и дремучий
весь озвучен, вот оркестр!
Волшебство и снежность звука,
гриб под елью, россыпь рос…
Утро – вечная разлука:
тьмы со светом, с явью – грёз…
***
Мой Бог – моя бессмертная любовь!
И всё, что в жизни этой я имею,
и за порогом жизни – только Он,
о чём же я ещё просить посмею?
Всего с избытком: как цветёт сирень,
какая радуга над головою,
какое солнце всходит каждый день,
как пахнет мятой, хлебом и травою!
Какие звёзды падают в ночи,
какая соловьиных трелей лира!
И – не о чем просить, стой и молчи,
пока ведёт оркестр Создатель Мира…
Земля моя,
любовь и боль без края…
Зачем, откуда я пришла, не знаю,
кем я по мирозданию плыла,
но только сразу, сразу поняла я,
что навсегда, всегда Твоей была.
О, это счастье – измерять вселенной
Твою любовь, Твоей красы простор,
над колыбелью нежностью нетленной
рассветный Ангел крылья распростер…
Мой первый крик, и стон земли под вечер,
и горечь всех немыслимых отрав,
которые – потом, всегда, и вечно,
а запах увяданья тихих трав,
пронзительность явления рассветов
над сонною сиреневой грядой,
а звездопад берёз полураздетых,
в опушке клейкой зелени густой…
А синь реки, холодная такая,
текущая в ладонях – берегах…
Земля моя, любовь и боль без края,
пречистый дух молитвы на устах!
***
О, если б я Вас не любила
так сильно, верный,
нежный друг,
давно б я этот край забыла,
за стаей журавлей, на юг,
туда, туда…,
где вечно – лето,
где все в природе обогрето
лучами солнца круглый год…
Я ж – здесь,
где всё – наоборот.
Посреди зимы
Проснулась, глядь,
я – посреди зимы,
и вспомнить не могу:
как быстротечно
весна прошла,
та самая, где мы,
рожденьем награждённые,
беспечно
так относились
к дару бытия,
роскошеству,
упавшему на нас:
любовь
переливалась за края,
и молодость с небес –
лилась, лилась…
НЕ ЖДИ МЕНЯ…
Письмо жене
Я знаю, как тебе – одной,
как холодна твоя подушка,
никто не постучит в окно,
боль – твой помощник и подружка –
неиссякаемая боль,
и силы нет, а жить то – надо:
детей оставил я – с тобой,
всё, что имел… Ещё – награду
дадут: посмертную мою
медаль за битву под Варшавой,
когда Победу запоют,
и зацветут сады…
Я знаю…
Всё знаю: как тебе – одной,
какая стылость дней большая,
всё – на тебе, моей родной,
я так любил вас, но – истаял
в чужой земле, среди берёз
лежу, спелёнутый корнями,
и даже всех на свете слез
не хватит, чтоб вернулся к вам я
из холода могильной тьмы…
Как я спешил – домой вернуться,
чтоб дождались меня с войны
с Победой!
Нет меня. Проснуться
мне не дано. И ты – одна.
Как выжить, если сил – не стало?
Одеть, обуть… Моя война
закончилась. Твоя – осталась.
А я… Давно не больно мне,
ушёл в бессмертье… Говорят,
что всем, погибшим на войне,
писать любимым разрешат.
Ты там не рвись, и не спеши,
не переделать дел, послушай
в рассветах – крик моей души:
Не бойся! Скоро – станет лучше.
И обо мне ты не реви,
боль не буди, что я оставил
вас, без защиты и любви…
Теперь вот смог: письмо отправил
по Троице – через сирень.
То не она цветёт средь мая,
я – море нежности моей
тебе и детям посылаю.
Любящий вас муж и отец Иван.
Январь, 1945г.
О любви писала мало?
Мне говорят: а что же о любви
стихов у вас написано так мало?
Я оглянулась… Что ни говори,
а о любви ведь всё, что я писала.
Когда ушла по кромке – от беды,
по лезвию, по тонкому канату,
ну, разве не прочел меж строчек ты,
что это – о любви была кантата?
Когда меня засыпала метель,
а вьюга хохотала, завывала,
я и тогда, (а, впрочем, и теперь),
горячие снежинки целовала.
Когда всё, что имела, отняла
судьба моя, толкнув меня с обрыва,
я и тогда всё пела, и – ждала,
до хрипоты, до немоты, до срыва…
Я верила, что это всё – любовь,
и всё, что я за жизнь свою сказала,
была – она… Но зритель был суров,
Сказал, что о любви писала – мало.
Там годы – золотом звенят
О чем твой плач? Где тут красоты?
В стенаньях брошенной земли?
В домах, покинутых давно так,
что и пути к ним заросли?
В заросшей речке? На болото
похожем, бывшем озерке?
Очнись, прекрасно и давно ты
живёшь в уютном далеке.
Ах, мне – вовек не наглядеться,
Не видит твой залётный взгляд
зорь, где моё сверкает детство,
там годы – золотом звенят!
Там моя мама молодая,
отец там – сильный и большой,
и вера там живёт святая,
что мир наполнен добротой.
Вернусь…
Ушла по солнечной дороге,
название которой – жизнь,
она меня учила строго:
лишь Бога бойся, и держись,
трудись, молись, но край родимый
ты никогда не забывай,
вернись домой – в лихую зиму,
в глухую ночь –
вернись в свой край!
Не дай земле своей забытой
ни зарастать, ни пропадать,
трудом, любовью и молитвой –
спасись, и помоги ей встать –
родимой, родненькой сторонке,
чтоб утопала – лишь в садах!
Чтоб голоса детишек звонко
звенели вновь в её домах.
Да где же силы взять такие?
Я знаю: у креста молюсь,
и здесь, на маминой могиле,
я обещаю, что – вернусь.
Вернусь, ты только жди,
надейся.
Вернусь! И приведу с собой
тех, чьё не отгорело сердце,
дождись меня, мой дом родной.
***
Даже самая широкая
дорога
начинается
от Отчего порога…
***
Бессмысленны все:
«Ох!» и «Ах!» –
суды моей судьбе…
Я все сама
в своих стихах
сказала о себе.
Найти светлый храм…
Найти светлый храм,
у пропитанных болью икон
лишь только молиться
осталось нам,
только молиться,
где сплавом из золота
в строгих проемах окон
крепят наши души
святые и лики,
и лица.
Прийти и упасть,
целовать эти плиты:
«Прости!»
Прощенья просить
в нищете и безволии духа,
лишь воле Твоей
отдавая той жизни пути,
что Ты нам оставил,
и больше ни слова!
Ни звука…
Улетело тепло…
Улетело тепло далеко-далеко,
и упала
вдруг, нежданно-негаданно,
рано, и рьяно – зима,
и укутала белым
пуховым своим одеялом
и леса, и поля, и луга,
и людей, и дома.
И умыла весь город
своею пушистой рукою,
позасыпала раны оврагов
и топи болот,
и навеяла сон над землёю,
вчера золотою,
нынче снежной, уснувшей,
уставшей от тяжких забот.
Стало чисто, уютно, и вот –
весь торжественно белый,
белый свет словно вымылся,
так ослепительно бел,
а в душе, что болело давно,
навсегда отболело,
и я видела даже,
как ангел в ночи пролетел.
Пролетел над домами,
как яблонь цветущие кроны,
и крылом окончательно
серые тучи разбил,
и снежинок узорных
из узкой прозрачной ладони,
словно сахар, насыпал он
в синее море чернил…
***
Косила коса, звенела роса,
и падали скошенные небеса,
и плакали травы, и пели,
они в небеса летели.
Там новая жизнь, там тайна,
а здесь – полегли случайно.
Косила коса, звенела роса,
И плакали скошенные небеса…
Долги
Во Вселенной нет обмана,
никогда не может быть:
все идёт по Божиим планам,
и не нам о них судить.
Посчитай – всё станет ясно,
да пошарь по закромам,
и не тешь себя напрасно:
мол, долги потом отдам.
Брал случайно, может статься,
иль по слабости какой,
срок придёт, а рассчитаться
знай, потребуют – душой.
Страсть напала, пир на тризне?
Всё проходит, ты молись,
слаще жизни, горше жизни –
лишь единственное – жизнь.
Дядя Ваня
Мой дядя Ваня, мамин брат родной
Лёг в землю возле города Варшавы.
В конверте треугольном: «…как герой
Погиб, мол» – на Луньки письмо прислали.
Так и хранится тот, с войны «привет»
(До Дня Победы – месяц был всего-то)
Трём сыновьям, и, (он не знал) на свет
Дочушке народившейся – четвертой.
Мой дядя Ваня допустить не мог,
Чтобы взорвали польский город древний,
Он жизнь отдал свою, но уберёг
Варшаву… Без него теперь деревня
На брянщине… Нет сына, плачет мать.
Дом опустел за лесом Вин-да-Вином.
Кто и когда стал странно называть
Родной лесок? В том дядя неповинен.
Вдове одной как деток поднимать,
Как уходить, вспахать, засеять ниву,
Подбитой насмерть, где ей силы брать
Для жизни с горькой долей сиротливой –
Не думал дядя Ваня… Разве мог
Он думать среди боя под Варшавой,
Горела, уходила из-под ног
Земля… Он шёл на пулю – не за славу,
Не за богатство шёл, а за страну,
Не помня даже, что страну – чужую.
Он был солдатом, в огненном бою
Он шёл вперед, за Родину родную!
И не забудет Родина его,
Не зря он шёл в огонь, на бой кровавый,
Мой дядя – и посмертно – не «герой»…
Но он, и те, кто с ним, спасли Варшаву.