6 марта исполнилось 65 лет талантливому брянскому поэту, члену Союза писателей России ВИКТОРУ ВОЛОДИНУ.

Друзья и коллеги из Брянской областной общественной писательской организации СПР поздравляют Виктора Васильевича с юбилеем и желают ему крепкого здоровья и творческого долголетия!

 

ЛЮДМИЛА АШЕКО – ВИКТОРУ ВОЛОДИНУ  в день рождения

Брат, ты по гороскопу – Рыба,
Тебе от Рыбы же спасибо
За всё. За то, что ты таков:
Не пробуешь на зуб мальков.
Ты не акула в бизнес-сфере,
Не кит. Какая ж рыба – кит?
Что щука, вряд ли кто поверит –
Не тот у щуки габарит.
Не знаю всех пород и даже
Десятка не смогу назвать,
Но рыба ты не для продажи,
И нелегко тебя поймать.
Ни на реке и ни на море –
Нет для тебя сетей нигде.
Ты в поэтическом просторе,
Как рыба в водяной среде.
Врагам ты – скалозуб , а другу
Сам из себя готовишь фугу.
С тобой – и дело, и досуг,
Талантом щедро одарённый,
Ты – гневный вдруг и нежный вдруг –
Поэт, для творчества рождённый.
Не ангел с крылышками ты,
Бываешь прост, бываешь сложен,
Но, зная цену высоты,
Отчаянно неосторожен!
Твори! Здоровье береги:
Ты – нашего СП богатство.
Да, сгинут подлые враги!
Да, будет верным наше братство!

ОЛЬГА ШАБЛАКОВА – ВИКТОРУ ВОЛОДИНУ

Глас народа и глаза народа,
В доску свой: простят, коль что не так.
Рыцарская дремлет в нём порода,
Он отдаст последний свой пятак,
Оплатив проезд знакомой дамы,
И домой вернётся налегке.
А в душе свирели и тамтамы,
И перо волшебное в руке.
Вкусно пишет, видно — любит кушать!
Ну, а есть хоть кто-то, кто не ест?!
Потому его приятно слушать,
Всё съедобным видится окрест!
Разноцветно, словно по картине,
Он словами пишет на листе —
Вроде бы о жизни, о рутине —
Яркими мазками на холсте.
Словно фильм, снимает: всё в движенье.
Слышен звук и чувствен аромат.
…В трудный час стихов плодоношенья
Да не оскудеет его сад!

У Памятника Ф. И. Тютчеву
                              Разрешите присесть отдохнуть
                             Здесь, под тению Вашей
                             и именем Вашим великим!
                                                  (Виктор Володин)
Средь зимы зелёный чистотел
Весело маячит на пригорках.
Снег лежит на гипсе львиных тел
Тютчевского скверика. И зорко
Сам поэт следит, как драмтеатр
Выдаёт премьеру за рекламой…
У его подножья не Монмартр,
Но – скамейки, лесенки и дамы,
И коллега переводит дух,
Отдыхая от стихосложенья.
И роднит поэтов брянских двух
Трепетное к Музам отношенье.
И томит извечная тоска:
Мир, увы, далёк от совершенства.
В нём порой так трудно отыскать
Хоть немного счастья и блаженства

ЕЛЕНА ЛЕОНОВА – ВИКТОРУ ВОЛОДИНУ
Наш Виктор Володин умеет мечтать.
Поэт он воистину яркий!
Ещё он умеет друзей поддержать
И нужные делать подарки.
Способен он всем настроенье поднять,
Сказать, к слову, мудрые речи.
За правду готов до конца постоять,
Любому начальству переча.
Встречает его в Рёвнах «Липовый цвет»,
Здесь Виктора любят и знают.
Сюда со стихами, уже много лет,
На праздник поэт приезжает.

 

Виктор Васильевич Володин (Жмуренков) родился 6 марта 1955 г. в
посёлке Навля Брянской области в простой русской семье: мать, Полина Павловна, работала зоотехником в районной ветлечебнице; отец, Василий Яковлевич, фронтовик, — на железной дороге сцепщиком.
С пяти лет приохотившись к чтению, однажды прочитал в детском журнале стихотворение Сергея Есенина, был потрясён его красотой и с тех пор не оставлял попыток к сочинительству.
С 1962 по 1972 гг. учился в Навлинской средней школе № 1 имени А. М. Горького. Здесь, на уроках литературы, которые любил, постигал, как мог, русскую поэзию в тех идеологических рамках, разумеется, которыми она была в то время ограничена. Даже написал пару школьных сочинений «на тему» в стихотворной форме.
После школы год работал на местном автозаводе токарем, а в восемнадцать лет был призван в Советскую армию. Начинал служить в Павлограде, в учебном центре. Потом в Прикарпатье радистом. Стихотворчество не оставлял даже на службе. Но это были довольно примитивные изыски. Отслужив, в 1975 г. поступил учиться в Ленинградский электротехнический институт имени В. И. Ленина. Но проучился неполные два года: пришлось уйти по семейным обстоятельствам. Работал дорожным рабочим, бордюрщиком, асфальтировщиком в тресте «Лендорстрой».
В начале 1990-х вернулся на малую родину — в Брянск.
Строил мосты, дома, гражданские сооружения… С 2010 года на пенсии.
От первого брака имеет двух детей, двух внучек и двух внуков. Во втором браке родился ещё один сын. 
Не считая себя профессиональным поэтом, сочинял просто так, в стол. Печатался в местной периодике. В конце 2006 г. принёс свои стихи в Брянскую областную общественную писательскую организацию СП России, стал посещать литературные семинары поэзии.
Ныне Виктор Володин — член Союза писателей России, Международного союза писателей и мастеров искусств (Украина) и Союза Писателей Союзного Государства (Беларусь — Россия). В 2016 г. был избран в правление Брянской Областной общественной писательской организации; активный участник творческих семинаров, встреч с читателями, областных, межрегиональных и международных литературных праздников.
Его стихи переводились на украинский и белорусский языки.
Автор трёх поэтических сборников: «Человек с улицы», «Веди», «После дождя».
Лауреат премии имени Н. И. Рыленкова. Дипломант Второго международного форума имени Николая Мельникова «Яблоки в траве». Награждён Почётной грамотой Губернатора Брянской области, а также грамотами администрации и Совета народных депутатов Рогнединского района, Правления Брянской Областной общественной писательской организации СП России, Международного союза писателей и мастеров искусств.
Имеет благодарности Управления культуры Брянской области, администрации Навлинского района, благодарственные
письма Брянской областной общественной писательской организации СП России, ГУК «Государственный мемориальный историко-литературный музей-заповедник Ф. И. Тютчева «Овстуг».

    

     

Мираж

Ненужный никому на белом свете – 
К чему, считай, привык – который год:
Ни правнукам, ни внукам и ни детям,
Как списанный колёсный пароход,

Осевший на бок, острым краем плицы
Прорезав грунт, что был когда-то дном,
Живёшь мечтою глупой ржавой птицы,
Отбившейся от стаи. Об одном – 

О море: вон оно полоской узкой 
Манит вдали, за краешком земли,
Которая пока зовётся русской…
Сегодня в нём – чужие корабли.

И потому в сырой, осенний холод,
Когда достанет подлая тоска,
Ты от неё спешишь укрыться в Город – 
Цветной мираж на россыпях песка.

В игру фантазии – надуманное действо;
Свободный мир концепций и идей.
В нём есть и Гавань, и Адмиралтейство,
И Летний сад, и шум слепых дождей.

И ночи белые. И свёрнутая в кокон
Несбывшихся явлений череда.
И той, тебя любившей, светлый локон;
Той, что уже не будет никогда.

Ужин у костра

В процессе полёта
                        тенёта воздушных полков
Сливались в поток –
                        за гонцом появлялся гонец –
Процентом потери артели ткачей-пауков,
Трепавших в волокна,усердствуя,
                                                  лён-долгунец.

Тончайшие нити, отбросив в отходы костру,
Стремились к закату.
                   Но многие в жухлых стеблях
Плутали и путались.
                               Жались туманы к костру
И, чуть отогревшись,
                    селились в холодных полях.

Близняшками-братьями,
                         схожими в профиль и в фас,
Меняли друг друга короткие осени дни.
Я кушал котлету,
                        но не “де воляй”, как у вас,
А из геркулеса, капусты
                                                 и прочей хе… – 

«Каклету», как лето горячую, из термоска.
И глазом фиксировал каждую новую нить.
Ушедшее лето – о нём не утихла тоска
Вбесильном бессилии
                              что-либо вспять изменить.

И блеск паутины тянулся
                                как смолкнувший звук
Серебряной silenzio* 
                                томной гитарной струны.
Фантомом фотонов; иллюзией пальцев и рук,
Восшедшей из сферы,
                         где властвуют прошлого сны.

Где – та гитаристка, и где – та гитара…. Увы,
Мы больше не встретились: 
                                         кончился наш разговор
На плитах гранита под шорох и плески
                                                                   Невы
Под странно волнующий,
                                        чувственный их перебор.

*Силенцьо – тишина

 

В Овстуге

Когда сдувает ветер тучи
И гонит их стада за лес,
Наш бывший барин –  Фёдор Тютчев
Глядит на нас из-за небес.

На план сегодняшней усадьбы,
На свой гранитный силуэт,
На эпизоды платной свадьбы…
На то, как мученик поэт,

Пока не вышедший из тела,
Другому люду не в пример,
Весь день шатается без дела –
Всё ищет с рифмою размер.

И он, жалеючи поэта
За жизнь едучую, как хрен,
Пришлёт ему с другого света
Уже срифмованный катрен.

А стихоплётчик, впав в гордыню
И не смекнув откуда звон,
С апломбом скажет, что и ныне
Таланты есть, но гений – он!

Сослагательное

Если бЫ Ист. материалИзму
Сослогнуться с частичкою бы –
Мы б меняли и жизнь, и харизму
Как хотели с форматом судьбы.

Мы вставали бы не спозаранок
И кололи в щипцах рафинад.
И, откушавши с чаем баранок,
Отправлялись бы на променад.

И историю б  сами  слагали,
По бульвару гуляя пешком;
Мы ходили бы с Вами шагами
Рука под руку и крендельком.

Я бы грел Ваши нежные лапки
Угощал Вас пирожным иклер;
Если б были Вы барышней в шляпке;
Если бы был я Ваш кавалер.

Из детства

К дяде Петиной мамке и бабушке мне
Мы вначале вдоль сосен и ёлок
По опушке катили, потом по стерне…
К большаку, оставляя просёлок,  
Доскрипели в разгар августОвского дня
С набежавшими вдруг облаками.
Дядя Пётр по привычке ворчал на коня – 
На кобылу с крутыми боками,
Утирая измятою кепкою пот,
Понукая гнедую вожжами.
И тянулась повозка то в гору, то под,
Повинуясь оглоблям с тяжами…

В половине пути, помянув и колхоз,
И ни в чём не повинное дышло,
Он свернул на лужок у обочины воз.  
Тут же к месту и солнышко вышло
И глядело, как дядька, достав огурец,
Скибку хлеба и жёлтого сала,
Подал их племяшу, то есть мне: – 
                                 Ешь, малец!
Перекурим – кобыла устала.

Сам в консервную банку плеснул самогон,
Скинув прочь из кирзухиобутку,
Смачно вытянул; выдохнул; крякнул вдогон.
И на закусь свернул самокрутку.

Я к дощатому борту приткнулся бочком.
Он курил – за затяжкой затяжка,
Свесив ноги с телеги: одна босиком,
На другой – на культе деревяшка.

И гудели, как шмель на столбах провода;
Доедались остатки гостинца.
И неслись облака. Может к Висле – туда,
Где осталась нога пехотинца.

 

Предосеннее

Уходит садами и рощами лето, 
Мелькая меж тёплых стволов.
А песен душевных ещё не допето,
Сердечных не сказано слов.

Осенним ненастьем несёт от пожарищ
В холодном закатном краю.
Затягивай нашу, мой добрый товарищ,
А я, помолясь, подпою.

Пусть верная песня расскажет о многом.
Но больше всего –  о былом,
Задев нас своим незатейливым слогом,
Как вещая птица крылом.

Когда ж допоём, то на самую малость
Умолкнем, печаль не тая,
Умчась в то далёко, в котором осталась
Весна и моя, и твоя.

 

Юрьев день

Считаем дни: то вторник, то суббота;
То лето с осенью,… А там и Юрьев день.
Но сочинителю – ни денег, ни почёта.
Лишь производная от тени на плетень.

И я кумекаю, дражайшие коллеги:
Пока нас не доела нищета,
Пора грузить пожитки на телеги – 
Перебираться в хлебные места.

Топтать в мешки припасы, прибамбасы….
Всё пригодится к счастию в бегах.
И прочь – на волю: в прерии, в пампасы
Искать судьбы на новых берегах.

Даст Бог и нас приветит добрый барин, 
Любитель стихотворческих бла-бла. – 
По барабану, янки ли булгарин, 
Лишь бы сердешный жаловал бабла. – 

Пока глаза глядят и руки в силе,
И ноги шкандыбают по земле.
Пока закон бояре не сменили
На крепостной декрет о кабале.

 

О жизни

Жизнь, она, пока ты пляшешь
Встрекозлином варьете,
Вдруг отвалит – лишь и скажешь:
ЁПТЫТЬЁПРСТ!!!

И поймёшь, борец с подагрой,
Что закончилась комедь.
Что ни с баксом, ни с виагрой
Впредь её не поиметь.

Потому как эта дама 
Прочь уходит – не догнать…
Что, когда в развязке драма,
Не при чёмяпона мать.

Что за ней и в год козиный 
Зря тянуться вслед резиной –
Тонкой шланговой кишкОй,
Рогоносною скотиной, 
Престарелым буратиной
С деревянною башкой.

 

Шестьдесят

С тоской, что прикрыла зимы вуалетка…
Вы на спор, с восторгом – Pari на Paris *-
Бросались снежками, дитя-пятилетка 
В ровесника века в саду Тюильри.

А я отступал и был вынужден сдаться,
И выбросить белый платок. На ходу,
Стряхнув и шинель, и фуражку: мне двадцать
Исполнилось в том эмигрантском году.

Потом снегопаду, как весточке рады,
Мы шли, оставляя: следы от шагов,
Скамейки, деревья, узоры ограды… – 
Свидетели века в соборе снегов.

Как будто бы плыли туманною бухтой,
Черты берегов различая едва.
И грели ладони: Вы норковой муфтой;
Я правую в левой, сомкнув рукава.

И в календарях перепутав закладки,
Вдруг вышли сегодня на здесь и сейчас – 
Гражданка с манерами аристократки
И как бы поэт, где ему – шестьдесят.

Где нынешний снег, заплутавший по пьянке,
Спешит за весенним вослед ветерком.
А ты всё глядишь сквозь него, по-крестьянски
Приставив десницу к бровям козырьком.

Что видишь за этой стихией метущей:
Календы удач? Или иды невзгод?…
А может грядущий в надеждах идущий,                                                 
Как в новых одеждах, семнадцатый год.

06.03.2015г.

* Pari  фр. (пари) спор;
 Paris фр. (Пари) Париж 

 

Лето в Навле

Оставаясь в душе марафонцем,
Поработав рукой и плечом,
День вставал на подачу, и солнце
Улетало вселенским мячом.

Огрызались раскатами грозы.
За громами неслись облака.
И гудели им вслед паровозы.
И в ответ откликалась река. 

Из неё, ёлки-палки-моталки,
Под приглядом полночной луны
Выходили на берег русалки
Из манящих миров глубины
 
На лужок, где  цветы и рябины,
Чтоб от холода тёмной воды
Отогреть обнажённые спины
Под лучами конкретной звезды.

Мы спешили к реке с тренировок
И не ведали, что на урок
Жизнь уже на глазок стометровок
Нам намеряла каждому впрок.

И печатались ноги босые.
И считал я, шагая в пыли,
Свой посёлок макушкой России,
А Россию – макушкой Земли.

И смотрел на края дорогие,
На дорогу меж нивами ржи.
И не знал, что тоска – ностальгия
По-французски звучит ностальжи.

 

Школьным подружкам

Нет не несли меня к вам вороные:
Сам дохромал, поспешая пешком.
– Здравствуйте, бабушки!  
                          Здрассьте, родные! – 
Вот мы и свиделись над бережком.

Где под обрывом
                  и в жёлтых, и в красных
Листьях водица; где помнит река
Время на моду гитарообразных,
Ваших фигур на пейзажах песка.

В том измерении римские Парки –
В невозвратимом и юном былом –
Дремлют с вязаньем
                      под вязами в парке.
Там же кино, и буфет со столом.

И на буфетчице – белый кокошник;
Ей, одинокой, считает года,
Trio кукушек; ей томно в окошке…
Если бы нам воротиться туда

Хоть на часок, я б расстался с наличкой,
Шаря в кармане, как в недрах мешка,
На три сардельки с халявной горчичкой;
На три по сто пятьдесят портвешка.

Слухали б мухи тягучие бульки
Сами под мухой, обманной, как  сон…
Зелье – в стаканах. Накатим, бабульки!
Чтоб не пропал задарма закусон.

Выдавит жгучая слёзы приправа,
И отразятся в прощальном вине:
Молодость слева – молодость справа
Призраком утра в закатном огне.

 

Портрет

Над столом,
На котором ложатся в портплед
Sekondhandы былого, в гостиной,
Где окно и гардина, висит много лет
На стене, чуть левее,  – картина:

Акварельный и прямо-
                               угольный портрет                       
Юной музы. Как гуру в ашраме
Светом веры, надежды, любви – 
                                           их полпред,
Он сияет в багетовой раме.

Словно зеркало,
                       солнца на спектры дробя
И слагая их краски в явленья;
В каждый прибывший миг
                                           отражая тебя – 
Воплощённую тайну творенья.

Он свидетель и страж;
                            в нём и цвет, и мазки;
И пространство, и время застыло;
И восторг ожиданий –  без тени тоски!
Боже, Боже! Когда это было!

А поток, называемый жизнью, течёт
И несёт нас в объятия лета – 
Две бессмертных души: остальное – не в счёт;
Остальное – вне рамок портрета!

 

Созвонимся

«Созвонимся», – «Созвонимся».
«До свидания!», – «Пока!».
Мы отчаянно томимся
В ожидании звонка.
А звонок разбойно брызнет,
Отпугнув реальность вспять, –
В фотографии из жизни
С орфографией на «ять».
Где мы едем в синей конке
За пятак на Острова…
Эту жизнь, в мембране тонкой
Различаемым едва:
«Созвонимся» – «Созвонимся»
Вдруг связал двадцатый век
С двадцать первым. – Мы кружимся
Снова в вихре смены вех:
Заменяется SIM-карта,
Подменяется игра.
И сегодняшнее завтра
Безнадёжней, чем вчера.
Мне б уйти не оглянуться,
Мне б махнуть на всё рукой – 
Мне до Вас не дотянуться
Ни молитвой, ни строкой –
До райка, где мы теснимся
В трелях третьего звонка
«Созвонимся.», – «Созвонимся.»
«До свидания!», – «Пока!».

 

Старик

«Её характер был колюч!
И даже кактусы робели,
Когда на ней румянцы рдели
Предвестьем новых нервных бучь –

Не жизнь, а чистая война!
Белья гора, детей орава;
Отрава! Та ещё отрава
Была покойница жена!»

Который год он у окна
Сидит и с памятью судачит.
Но вдруг сорвётся и заплачет –
Такая в доме тишина!

 

Дождь

Какое счастье – быть дождем! 
Расправить согбенные спины,
Вломиться в заросли малины,
Взлететь по лестнице на дом.

Царапнуть кровлю, проходя
По раскалённому железу,
По труб округлому обрезу,
По шляпке вбитого гвоздя.

Омыть и камни городов,
И поры пропотелой кожи,
И услыхать мотив тревожный
Поющих током проводов.

Нестись над речкой. Прямиком 
По визгу пляжному и гвалту.
Шуметь по теплому асфальту.
Бежать по травам босиком.

И влагой напоить отавы,
И каждый злак, и каждый хвощ…
Какое счастье, Боже правый!
Я – дождь,
      я – дождь,
           я – дождь,
                   я – дождь!

 

Игрушка

Мы сняли домишко, считай у границы,
Уладив вопросы цены:
Голландка в побелке, и в ретуши лица
На грубых обоях стены.

В углу, под иконой – лампадный стаканчик.
Вокруг благодать и покой.
И только старинный китайский болванчик
Качал в тишине головой.

Печалился узким, рисованным глазом,
Шепча серебристой луне,
Как помер хозяин, отравленный газом
Ещё на германской войне.

Как сын его бросил под лавку ненужный
Из кирзовой кожи сапог.
Как дверь, отворяясь, скрипела натужно,
И грюкал костыль о порог.

Теперь – никого. И цветёт у забора 
Бурьян, да с бурьяном – полынь.
И плачет игрушка слезой из фарфора,
Божок из династии Цинь.

 

Гостинец

А случались порой чудеса
За полями-долами, за тыном,
Где густые темнели леса:
Там дарила гостинцев для сына
Дорогой моей мамке лиса.
А ютилась она под рябиной,
И была у нее и коса,
Как у матушки, чудо–краса
Под гребеночкой из магазина.

И, когда подъезжала машина,
Я к калитке бежал через сад.
Как сезам, открывалась кабина, 
Мне вручалась с грибами корзина –
От полуторки пахло бензином
И резиною от колеса.

А потом в колею, на песок
Через борт опускалась плетуха
В ароматах груздёвого духа.
В ней, в тряпице, лежала краюха
И нарезанный сальца кусок.

И хватало на всех от пайка
Сладких корочек с ломтиком сала.
Мать смеялась, и рот утирала
Мне счастливому ситцем платка…

В тех лесах нынче листья летят
И мелькают, как рыжие белки.
Я устроил себе посиделки
У ведра лопоухих опят.

Но сегодня от мамки лиса
Из далекого-дальнего неба
Мне нехитрый обед принесла:
Четвертинку душистого хлеба,
И колбаску, и лук, и чеснок.
И лежит эта снедь на газете,
На развернутом бывшем пакете.
И я слышу сквозь шорох и ветер:
«Кушай мамкин гостинец, сынок – 
Мой далекий, мой лучший на свете!

Что ж в глазах твоих стынет слеза?» – 
«Это, мама, от горького лука;
От сердечного, гулкого стука;
От того, что печалит разлука,
Что пылает пожаром листва,
Словно краем знакомого луга,
Желтой кромкой осеннего круга
Убегает огнёвка-лиса…»

 

Память мчится назад

Память мчится назад, разрывая виски.
Не сойти, не догнать на попутках!
Словно принял на грудь машинист от тоски
И хмельной рычаги перепутал.

Но механик – непьющий, начальник, шалишь!
Мы ворвались сквозь зной и морозы
На знакомый перрон. Что ж ты плачешь, малыш,
Утирая ладошками слёзы?

Нас встречают, смотри, духовой «тарарам»,
И дежурный в казённой фуражке…
Дай поглажу тебя по белёсым вихрам.
Застегну воротник на рубашке.

Ты, не надо, не плачь, что под вешним дождём
Из сосновой коры пароходик
Унесло по волнам: всё пройдёт, все пройдём.
Всё когда-то, куда-то уходит.

Это я не придумал: таков, брат, закон.
Он – упрям. Ничего не попишешь.
А оркестр репетирует – бас-геликон,
Словно время трамбует. Ты слышишь,

Не горюй – завтра праздник, сплошной Первомай
За окрашенной дверью балконной.
И пирог на столе, и «Дюшес» через край,
И шары над нарядной колонной.

Ты не плачешь и славно! Ты просто молчишь.
Время вышло. Мне – в дальнюю волость.
К жалкой старости в скит. До свиданья, малыш!
Я включаю обратную скорость.

 

Круг

                                                        Владимиру Сорочкину.

Дебит с кредитом циферка к цифре сошёлся в ажур
По итогам отчёта в балансе ушедшего лета.
И повесила Осень из рыжей листвы абажур.
И включила нам жёлтого, ретроспективного света.

Завела граммофон: кинематика сжатых пружин
Завертела под звукоснимателем тотчас пластинку.
Мы – за круглым столом. Мы на этой пластинке кружим,
На виниловом диске под соло трубы, под сурдинку.

В параллаксах, в сценариях, нет, не доступных уму!
Не считая парсеки. И каждый,  как ангел, как странник.
Мы несёмся сквозь вакуум злобы, погибель и тьму – 
Только скрипнет игла, да на стыках миров подстаканник

Вздрогнет в дрёме. Протянется в кольцах рука
Из-за вензеля спинки – хозяйка, не вымолвив слова,
То печенья предложит, то скатерть пригладит слегка,
То варенья подаст из далекого тридцать седьмого.

Предвоеннымгоренит его земляничная суть.
Да несёт холодком от свинцовой Дантесовой пули.
Мы летим и летим… Указует нам избранный путь
Запах липы, цветущей под жарким грядущим июлем.

И кружимся-кружим, ощущая друг-друга плечо,
Над Великой Страной, где от киллера бегает дилер.
Мы – солдаты добра! Мы – поэты!
                             Банкуйте, Владимир!
А не хватит хмельного, ей-Богу, сгоняем ещё!

 

О смородине

А раньше, чем мы, наши руки влюбились:
Сомкнулись ладони, и пальцы сцепились –
Всего на мгновенье друг к другу припали,
Но линии жизни навеки совпали.
И полнились счастьем припухлые вены.
И были блаженны соприкосновенья.

Мы соком смородины губы марали.
Мы ягоды в круглый бидон собирали.
Ты – справа,
          я – слева.
             Блуждала полярность,
Вплетая и судеб, и дней
                   папиллярность
В набор арабесок: в них небо синело,
В них солнце сияло,
                    и лето звенело.