Якушенко Александр Кириллович

СОЛДАТ НЕБА
Тихая брянская улочка. Под ногой поскрипывает подмерзший снег. Справа и слева – приветливо деревянные домики, обшитые шелевкой и покрашенные синим и зеленым. Я останавливаюсь возле такого же голубоватого деревянного дома, уходящего в чернеющий яблоневый сад.
Тогда, в годы Великой Отечественной войны, когда здесь появлялся стройный и подтянутый летчик-истребитель Анатолий Морозов, этот дом был поменьше. Хотя семья Морозовых, или как еще звали мать Анатолия бежичане «депутатки Фроси», эта семья была немаленькой: отец с матерью да семеро детей. Теперь из семьи Морозовых живы уже не все. Но здравствующие обзавелись своими семьями, поженились внуки-внучки. А живут все вместе. Поэтому так и разросся дом Морозовых. Я представляю, как сюда зашел бы старший, Анатолий. Костистый, высокий, лицом схожий на мать, «депутатку Фросю». Летчик-истребитель. Со звездою Героя. В подполковничьих погонах… Нет, не могу представить Анатолия Афанасьевича стариком. Он и видится мне таким, как на последней фотографии: молодым и красивым двадцатипятилетним подполковником. Каким он и погиб — случайно и трагически.
Погибшие герои уходят в бессмертие молодыми и навсегда остаются такими в нашей памяти. Из письма Героя Советского Союза Анатолия Морозова:
«Здравствуйте, дорогие мама, папа, Рая, Аня, Вовочка, Светлана и Галочка! Я не знаю, где, что с вами. Я же жив и здоров. Спешу написать «жив и здоров» для того, чтобы вы сами убедились, что газеты, в которых сообщалось, что я «погиб смертью храбрых», врут.На июньскую газету «Известия» за 25-е тоже не обращайте внимания, так как на второй день я опять летал.
Но тот день был действительно трагическим для всех нас: погиб капитан Карманов. Мой спаситель в Финляндии…»
Тогда была очень снежная зима. И холодная, до сорока градусов мороза. Когда «ястребки» поднимались в небо, оно, казалось,
звенело и вибрировало от их гула и словно раскалывалось на стеклянные льдинки. Вверху было еще холоднее, так, что ноги стыли даже в собачьих унтах. Уже осталось позади озеро Суоярви, с которого взлетела эскадрилья, и сейчас Анатолий четко видел весь строй «ястребов», которых вел его друг капитан Афанасий Карманов. Он в чем-то схож с Анатолием даже внешне: такое же волевое лицо, решительный острый взгляд, гладкая прическа. Правда, сейчас голову Афанасия туго перетягивает
шлемофон, но летящий чуть сбоку и позади Анатолий какую-то секунду видит лицо командира, которое спокойно решительно. Самолеты начали перестроение, а потом по одному, как бы проваливаясь, ушли вниз: под крыльями у каждого были приспособлены бомбы. Морозов тоже заваливает свой истребитель и кидает в пике. Он видит, что внизу уже
встают сизо-багровые всполохи от разрывов бомб, и тоже сбрасывает смертоносный груз, нажимает на гашетку пулеметного огня. Внизу навстречу остервенело бьют вражеские зенитки, сплошной стеной встают темные шапки разрывов. Анатолий мгновенно делает противозенитный маневр и проскакивает этот огненный барьер, набирая одновременно высоту. Истребитель потряхивает от близких разрывов, и он с тревогой прислушивается к машине: не задел бы шальной осколок.
И тут — чуяло же сердце! – мотор чихнул, словно поперхнувшись, раз-другой и вдруг заглох.
— Что такое, черт возьми, – в сердцах ругнулся Морозов, переводя машину в планирование и пытаясь запустить мотор. Машинально оглядывает заснеженный перелесок – если придется садиться. Нет, мотор молчит. Только изредка фыркает, как норовистая лошадь. А высота катастрофически падает. Уже и с парашютом не выбросишься. Да и куда? Внизу враги.
— Командир, – стараясь быть спокойным, говорит Анатолий, – что-то с мотором, иду на вынужденную.
— Спокойно, Толя, – раздается в наушниках голос Афанасия Карманова. – Прикроем…
Внизу, в разрывах леса, мелькнула заснеженная полянка, и Морозов повернул туда свой «ястребок», потянув на себя штурвал,
приподнял нос. Взметая снег, «ястребок» остановился. Анатолий откинул колпак самолета, еще не зная, что предпримет в следующее мгновение. Он слышал автоматную стрельбу и понимал, что враги вот-вот появятся. И тут сверху из-за деревьев вдруг вынырнул истребитель Афанасия Карманова, прямо сходу пошел на посадку. Остановившись рядом, сразу же  развернулся на взлет.
— Скорее, Толя, давай сюда! – откинул крышку кабины Карманов. – Держись крепче за мою голову…
Строча на ходу из автоматов, из-за деревьев показались враги. Но Морозов уже втиснул ноги в кабину кармановского  ястребка», и тот сразу же пошел на взлёт. Так под автоматным огнём, несмотря на обжигающий мороз, они и взлетели. Ну а приземлились у себя на аэродроме без приключений, если не считать, что Анатолий обморозил лицо и руки…
Обоих храбрецов тогда наградили орденами Красного Знамени. Из письма Анатолия Морозова: «Войну все мы встретили на оперативной точке. И сразу – бой. Подобно тому, как мы в заводской лаборатории испытывали на излом и сжатие
крепость металла, так этот бой испытал меня. И я, честное слово, выдержал… В первый день войны в 4.17 я срезал «юнкерса»… Главное сейчас – это бить их! Бить! Бить за Карманова, бить за всех, за все…»
Да в нем была крепкая трудовая заводская кость. Как у отца старого рабочего и коммуниста Афанасия Евграфовича. Как у матери Ефросиньи Афанасьевны. Как у братьев и сестер. И едва он закончил школу, собрался в ФЗО «Красного Профинтерна».
— Да у тебя же и по ботанике, и по математике такие способности! – удивились в школе.
— А в драмкружке…
— Ничего, – успокоил сына Афанасий Евграфович, старый столяр. – Завод, сынок, всему голова. Иди на завод…
И он пошёл на «Красный Профинтерн». Было это в героические тридцатые. Страна поднималась из вековой разрухи, расправляла плечи. И Анатолий ранними утрами спешил на завод, он определился слесарем. А после работы — в аэроклуб.
Под крылом учебного самолётика проплывала родная Бежица, дымы паровозостроительного, голубая лента Десны, куда они по выходным ходили купаться с Лешкой Чулковым и Ваней Андреевым. Немного времени, кажется, минуло с той
поры, а Морозов закончил летную школу, понюхал пороху в Финляндии. С запада уже накатывала новая беда. В
сорок первом Анатолий служил под Кишиневом. Были в полку лётчики, уже сталкивающиеся с фашизмом в небе Испании. Командир полка майор Орлов, например.
— Вот такие машинки нам бы там, – говорил майор, поглаживая лакированный бок стремительного «мига».
В ту последнюю мирную ночь Анатолий дежурил вместе с Борисом Захаровым и Юрием Дицом. Откинув колпаки кабин,
сидели по готовности номер один. Хоть и были готовы ко всему, но когда раздалась команда, тревожно застучали сердца: поняли, что впереди – бой.
Много-много раз уже описано роковое утро 22 июня 1941 года. Приветливый, чистый рассвет. Тихое зеркало реки Прут. Безоблачное небо. И тучи «крестатых» вражеских бомбардировщиков. Летчики поняли: это война.
Прямо навстречу этой черной громаде и поднял майор Орлов своих питомцев. Враг шел очень низко, как говорят летчики, на «нулевой высоте». В 4 часа 10 минут Анатолий Морозов был в воздухе. А в 4.17 уже «срезал» вражеский бомбардировщик.
Этот скоротечный бой вызвал ярость. Ярость и боль за родную землю, уже объятую пожарами небывалой войны. Вылет следовал за вылетом, и были уже первые потери. Погиб и фронтовой побратим капитан Карманов.
Был на краю гибели и сам Анатолий: в тот день он первым в Великой Отечественной войне совершил лобовой таран. А было так. Вылетели на перехват большой группы фашистских «бомберов», шедших на Кишинев. Видимость, как говорится, «миллион на миллион». Зашли — со стороны солнца. На небе — ни облачка. «В такую бы погоду да на нашу Десну», – подумал Анатолий и тут же услышал в шлемофоне голос майора Орлова:
— Внимание! Справа – «худые»!
Морозов насчитал четырнадцать «мессеров», которые шли встречным курсом, прикрывая «юнкерсы». Соотношение: один –
наш, два – врага. Не считая «юнкерсов». А всего — более сорока врагов.
— В атаку! – скомандовал комэск и бросил
свой «миг» в пике. Командир ударил по «юнкерсу» и тот сразу же вспыхнул. Потом еще один.
Анатолий Морозов тоже заловил в перекрестке прицела «бомбера». Завязалась схватка. Но вдруг Морозов увидел, что к кому-то из наших в хвост пристроился «мессер». «Пропадает парень, сейчас собьют», – мелькнула мысль, а рука уже переложила
рули, и его машина устремилась навстречу врагу.
Самолеты шли на встречных курсах, расстояние быстро сокращалось. Немец бил сразу изо всех стволов еще издали.
Но не сдавался. «А нервишки-то не держат у сверхчеловеков, – сам себе заметил Анатолий. – Сейчас
тебе будет «блицкриг»…
«Рази одной очередью!» – вспомнились слова погибшего друга Карманова. Морозов надавил на гашетки. Но… пулеметы молчали.
— Неужели весь боеприпас? – изумился Морозов. – Неужели упущу? Нет, гад… есть еще таран…
Резкое движение рулями, и Анатолий крылом врезался в «мессера». Удар был настолько силен, что Морозов на секунду потерял сознание, а истребитель развалился на куски. Анатолия же – под счастливой все же звездой родился! – выбросило вместе с сиденьем. Придя в себя, отбросил сиденье, рванул кольцо парашюта. Над ним вспыхнуло белое шелковое пламя.
«Но враг – рядом, – мелькнула мысль, – какая я удобная мишень». Анатолий подтянул стропы и пригасил парашют, камнем устремился вниз. Раскрыл купол почти у самой земли…
— Толька, чертяка! – встретили друзья на аэродроме, тиская в объятиях. – Ведь ты же в лоб таранил… И жив…
— Тихо вы, братцы, – охладил восторг Анатолий, – позвоночник-то что-то
побаливает… Но все обошлось.
«Мой счет растет, – писал домой Морозов, – за 15 дней войны сбил семь вражеских самолетов. Мы — свои, и вы простите мне
невольное хвастовство. Вы, наверное, читали в газетах не один десяток статей про меня. А плакат, как я таранил, видели?»
27 марта 1942 года ему, как и его другу Афанасию Карманову, было присвоено звание Героя Советского Союза. По самым горячим фронтовым точкам лежал его боевой путь: западная граница, Ростов, Одесса, Сталинград, Новороссийск… Анатолий Морозов стал известным советским асом.
— Я знал Морозова, – вспоминал о нем
прославленный советский летчик А.И. Покрышкин. – Встречался с ним под Кишиневом. Это был замечательный человек. Полк, в котором он служил, уже участвовал в боях на Карельском перешейке, у многих летчиков на груди были боевые ордена.
С ним всегда хотелось повидаться, поговорить. Я завидовал тем, кто уже сражался с врагом. О Морозове я вспоминаю в своей книге «Небо войны».
Хорошей, ослепительно яркой была жизнь героя. В двадцать пять лет он уже был подполковником, командиром авиаполка. Маршал Толбухин вручил ему именные часы с надписью «За доблесть»…
Погиб в отпуске случайно, подорвавшись на гранате за год до Победы – в июне 1944 года…
Но до сих пор помнят о Герое все, кто его знал: близкие и знакомые, его фронтовые друзья. Жаль, что в родном Брянске нет ни
бюста Героя, ни улицы его имени, ни просто памятной доски на доме, где теперь живут его близкие…
Тихая эта улочка сейчас утопает в февральских снегах. Не ей ли носить имя Героя?